3 марта, 2016 
Пaрaллeльнo кaждoму стиxoтвoрeнию стoит пeрeвoд нa лaтышский знaмeнитoгo пoэтa Имaнтa Aузиня. Oблoжкa книги — слoвнo рaскaлeнный днeвным июльским сoлнцeм зaкaт, oживлeнный oфoртaми пaрижскoгo xудoжникa Бруи (в фрaнцузскoм прoизнoшeнии). Вильям Бруй дaвнo пoкинул рoдину, нo нe рaсстaлся с нeй дуxoвнo. Пoгружaюсь в нaстрoeниe пoэтa и чувствую: oттaялa душa. Читaю мeдлeннo, сo звукoм, иду к eгo oткрoвeниям и миру, прeoбрaжeннoму слoвoм:
С oжeстoчeнным любoпытствoм
я нaблюдaл, кaк из-зa туч,
нaвисшиx сумрaчным бeсстыдствoм,
прoбился, oслeпляя, луч…
Aузинь, читaя Сeнкeвичa, чувствoвaл рoдствo иx пoэтичeскoгo дуxa и стрoя. И пeрeвoдил eгo стиxи клaссичeски — с рифмoй, xoтя сeйчaс мнoгиe рифмoй сeбя нe утруждaют…
Пoмню тeплый климaт рижскoй прeзeнтaции «Прeдвeстья». Eщe бы: этo был прaздник и поэта Иманта Аузиня. Не забыть мне и презентации книги Сенкевича в Париже, в Институте славяноведения, в зале Льва Толстого. И они навсегда остались с ним друзьями. Интересно слушать страстное чтение Сенкевича, улавливая гармонию звука, музыку отзывчивого сердца. Душа, ослабевшая к ночи,
пугается, еле жива,
когда разрываются в клочья
тончайших словес кружева. В суровой борьбе с самим собой, с собственными заблуждениями поэт ищет гармонии со всем, что устремляется к свету. «Серебряный» лауреат премии Бунина, он никогда не говорит о наградах. Его страсть — познание мира, людей, искусства. С профессиональной дотошностью изучает Индию и всю восточную цивилизацию. Влюбился очень рано
— Александр Николаевич, трудно поверить в твои 75. Откуда черпаешь энергию и молодецкий дух? — Безусловно, какие-то человеческие качества прижились во мне. Я верю в это. Они намного меня моложе и рядом со мной. Они меня взбадривают и вдохновляют. — Пожалуйста, расскажи о предках. — Припомню деда, маминого отца. Видел его всего один раз. Меня удивляло: он был шесть раз женат! Жил в уральском селе. Небольшого роста, не гигант, но большой жизнелюб, позволял себе напиться. Говоря по-простецки, часто «не просыхал». У него была одна дочь (это моя мама) и пять сыновей. А со стороны бабушки мои предки — люди энергичные, крестьяне. Однако они перебрались в город, держали почтовую станцию с хорошими конями. Их сын, выпускник реального училища, так повернул свою жизнь, что в одно время оказался заместителем Микояна. Продолжаю удивлять. У меня же есть белорусско-литовские корни. А было деду за 70! Так что мой дух жизнелюбивого удовольствия — старой семейной закваски. Подробности моих давних исторических встреч мне рассказывал позднее папа и улыбался: «Помни, кто держал тебя на своих коленках». А Вера Николаевна Фигнер, приговоренная к смертной казни, отсидела 20 лет в Шлиссельбургской крепости и еще два года в ссылке. А в 1915-м вернулась в Россию. Многих друзей по революционной борьбе на их глазах казнили, они, все-таки любили жизнь. Это вдохновляет. Атмосфера их сопротивления бедам и трудностям невидимыми нитями вошла в меня. Думаю, ты и влюбился очень рано. — В 13 лет впервые я влюбился в армянскую девочку. Очень сильно. Чистый, не развращенный мальчик, я чувства к ней записывал стихами. Романтическая натура моя ждала потом ее письма. Они приходили. Она писала на ломаном русском языке. Мы вместе с ней любовались горами, смотрели в сторону турецкой границы. У меня в руках — отцовский бинокль: любуемся природой и миром по очереди. Мы были очень романтичны. Рос я политизированным ребенком и пел ей свой дифирамб о защищенности наших границ. Время летело. Мои родители-геологи тогда работали в Монголии. По рассказу одного французского писателя в свои 18 лет я настрочил какую-то пьесу, и она прошла по центральному телевидению. Заработал деньги и решил поехать на встречу с Лейлой. Хотя у меня уже были новые московские увлечения, но Лейла оставалась идеалом. И вдруг я увидел на совсем пустом перроне молодую женщину непомерной толщины. И спрятался с испуга. И долго жался там, готовясь убежать в Москву. — Сенкевич, ты счастлив своими прекрасными друзьями. — В дружбе ценю самопожертвование. За него не проникает бесовская сила. Хотя она ходит вокруг! За последние годы я потерял самого дорогого и близкого друга. Со студенчества подружился со Славой Бэлзой. И однажды он спас мою жизнь. В 92-м мы были с ним в Гималаях, в долине Спити, на высоте 4000 метров. фото: Из личного архива
Два Сенкевича: Юрий и Александр в Индии на Святой горе. Он спас мне жизнь. А я не смог его от смерти уберечь. Ты чувствовал его внутреннюю близость? — Для меня это была неожиданная близость. Он меня воспринимал по моим стихам еще до нашего с ним знакомства. Он, латыш, знаток русского поэтического мира, вдруг, неожиданно для меня, перешел на восклицание, что я, Сенкевич, значу, по его мнению, в русской поэзии. — Он польстил тебе. — Скорее озадачил. И вдохновил. Прекрасно изданные книги стихов свидетельствуют о таланте ярком, владеющем всеми средствами поэтического живописания. И вдруг всех знающих его он поразил книгами о Елене Блаватской, загадочной теософке, объездивший весь мир. — Как тебе удалось вообразить и представить сложный и загадочный мир Елены? — Каждый писатель испытывает сострадание к своим героям. Чувствую, моя книга о Елене Петровне получилась. О чем свидетельствуют ее шесть переизданий. Первая книга называлась «Семь тайн Елены Блаватской». Потом в ЖЗЛ опубликована «Блаватская». У нее хороший успех. За это время я кое-что еще нашел в загадочной Елене. И хочу дописать! Но почему именно твой роман о ее жизни так увлек читателя? — Наверное, людей заинтересовал мой взгляд на различные затаенные проявления ее необузданной натуры, в том числе и в личной жизни, закрытой от постороннего взгляда. Елена Петровна настаивала, что она — девственница. Никто не был допущен и посвящен в бурю ее внутренних страстей. Из-за них она иногда поступала опрометчиво. Эмоциональный мир ее уникален. Блаватская много заимствовала из существовавшей в те времена западной буддологии. — Елена — красивая, умная женщина. В нее влюблялись не замеченные ею мужчины? Он жил тогда в Тифлисе. Она влюбилась только дважды, но огромная пропасть лежала между ней и героями ее чувств. — Кому теософка пудрила мозги? Одновременно человек эмоциональный, она воспринимала жизнь иначе, с лиризмом, не расставаясь с надеждой. — Какая точка зрения ближе Сенкевичу? — Может быть, я глуп, но считаю: есть что-то другое в отношениях между людьми, что-то большее, более теплое и ободряющее, чем ханжество и лицемерие. Мистическое общение с Буддой
— Перед 75-летием самое время услышать от писателя, когда же завершится отделка долгожданной книги «Будда»? — Могу закончить свой труд через час, стоит лишь добраться до дома. Практически я написал эту книгу. Будды не стало в 80 лет. — А есть там преувеличение? — Александр Николаевич, но мы должны помнить особенность иных эпох. — Вот что я для себя усвоил: даже в трагических обстоятельствах, когда земля уходит из-под ног, люди не перестают мечтать, надеяться и верить, что добро побеждает зло. Что всегда их сбивает с толку и не дает сосредоточиться на самом себе. — Сколько великих личностей, ученых, философов, людей искусства находили нечто совершенно необходимое в каждой личности. О ком из них ты бы написал? Такому описанию соответствует буддизм». — Был ли у тебя особый, так сказать, личный интерес к буддийской теме? — Давно меня вопрос о карме мучил. О воздаянии за хорошие и дурные поступки. — А что означает слово Будда? Изначальное состояние природы живого существа. — Передавали из уст в уста его суждения о человеке. Он считал: человек рождается, имея в себе столько хорошего! Его мозг создан не только земными условиями, но и космосом. Не живи одними инстинктами. Надо в себе изничтожить «тварную», хищническую природу инстинктов. Будда был первый человек, совершивший это, все преодолевший…
— Земную юдоль? — Можно сказать и так. Вторым стал Христос. Будду называют учителем нравственности. Христос не учил, как это делать. На первое место Иисус ставил чувство. Он читал, что в каждом из нас — частица Бога. Почему бы Сенкевичу не издать отдельной книжицей стихи, посвященные всем, в кого он был влюблен, или кто его своей любовью осчастливил? — В ранней юности, когда бывал влюблен, писал ли ты стихи? — Моя первая любимая Лейла, армянская девочка и моя легенда, получала от меня лирические строки. В Институте восточных языков нас на курсе было 32 человека. Самая большая группа была наша, индийская. Папа Сауле был директором академического института. Одевалась она в сотой секции ГУМа. Сотни две отправил. И не узнал. Она заплакала. Спросил ее: как там поживают мои вирши? И услышал: мои стихотворения хранила ее бабушка, женщина образованная. Но, когда бабушки не стало, без ведома Сауле родственники выбросили стихи на помойку». Сауле уже была замужем. И я тогда подумал: «Господи, в неверные руки они попали!» Писал я их без черновиков. Сейчас бы их назвал по стилю эротически-духовные. В моей памяти уцелела только одна строфа, но я ее включаю в свои сборники:
Мне б жить вчера и быть огузским ханом,
Сидеть в шатре, брать женщин, пить кумыс. И медленно, как ветер над барханом,
Песок времен передвигала б мысль. — Сенкевич, где впервые были опубликованы твои стихи? — В 19 лет в многотиражке «Московский университет». Он там работал. Потом Торчинский внимательно следил за моими публикациями, написал рецензии на мои поэтические книжки. Но самая вдохновляющая публикация состоялась в «Комсомолке» с благословением великого Арсения Тарковского. Мне уже было 26. Я решил, что жизнь поэтическую продолжить уже не к чему — слишком взрослый. — Ты был индолог. Это обязывало стать важным и мудрым? — Но так было до встречи с «Московским комсомольцем», с тобой, Наташа. Все мои публикации в «МК» мои родные бережно хранят. Это был конец 60-х. — Мы встретились в конец 68-го. Будучи уже известным поэтом, ты посвящал стихи французским импрессионистам. Какую мудрость они нам всем внушили? Художник не голодает, но не о том его печаль. У меня даже одно стихотворение начинается строкой: «Я беден и влюблен, и дожил до весны…» Сочетание слов «я беден и влюблен» принадлежит Байрону. Они — елей на мою душу. По восточной традиции я далее развиваю темы картин импрессионистов, постимпрессионистов, меня будоражат они, электризуют и высвечивают. Я сам под их впечатлением начинаю немножко мерцать. Звуковая волна аллитераций заводит тебя, несет…
— Саша, вижу и сейчас твое преображение, когда ты заговорил о творчестве, о стихах, о звуковом колдовстве. У тебя сразу помолодело лицо. Вдохновляешься! — Я и о женщинах сужу не по возрасту. Но по восприятию: горит ли у нее глаз. Если еще зажигается — значит, молодость ее не покинула. — Да, мой светящийся поэт! Есть такой замысел? Он посвящен женщинам, что вошли в мою жизнь. — Саша, весна уже пришла. Произнеси для нас, для женщин, свои признанья…
— Произнесу слова благодарности
Некогда, возникшая из дымки
летнего распаренного дня,
в облике всесильной невидимки
ты спасла и сберегла меня.