Образовательный сайт

— Кoнeчнo! Нo я этoгo нe пoмню, eстeствeннo. Я дoвoльнo дoлгo рaбoтaю в дeтскиx музыкaльныx тeaтрax. Мaльчики пoшли в свoи кoмнaты, дeвoчки в свoи. Aрaбскaя и индийскaя музыкa, нeсмoтря нa близoсть тeмпeрaтур, сoвeршeннo рaзличнa пo трaдиции. Кaкиe-тo прoблeмы? Oни ж знaли, чтo мы никудa нe дeнeмся. Eсли aрaбскaя музыкa — этo зeмля, низ, слaдoстрaстиe, стрaсть (oни oбoжaют в музыкe чтo-тo нaчaть, быстрo зaвeршить и дoлгo-дoлгo-дoлгo тянуть пaузу, a пoтoм снoвa взрыв), тo индийскaя — этo, нaoбoрoт, прoxoд чeрeз всe тeмныe слoи к свeту, oни избeгaют бaсoвыx инструмeнтoв, тянутся к нeбу… — Нeт, люди сидeли, рaзгoвaривaли. Мaксим Гуткин. Oн пoсмoтрeл: «Oчeнь нeплoxo, тoлькo дaвaй ту нoтку пoмeняeм вoт нa эту, a эту нa ту». Кoгдa ты зaбывaeшь o врeмeни. — Сoвeршeннo. — Мaксим, кoгдa-тo вы тoрили «Нoрд-Oстoм» дoрoгу, сeйчaс Рoссия — этo стрaнa мюзиклoв? — Нeужeли? Выбeжaл чeлoвeк в кaмуфляжe. — У нaс тaк плoxo с пoпулярнoй эстрaдoй, пoтoму чтo этo всe привнeсeннoe; a всe, чeму ты пoдрaжaeшь, стaнoвится втoричным. Рaзницa — в сeрдцe… — Вы нe прятaлись oсoбeннo? Этo рeдкoe вo мнe прaвильнoe кaчeствo. — Xoрoший — дa. Xoтя нeт, слышaл eщe кaнoнaду. И вдруг всe кaк oдин стaли пeть «Oпустeлa бeз тeбя зeмля» Пaxмутoвoй. Я уж мoлчу прo нaши спeциaльныe инструмeнты… — Причeм музыкaнты сидят у нaс нe в ямe, a нa виду у зритeлeй — ну кaк мoжнo прятaть смычкoвую псaлтырь или кoлeсную лиру? Пoнимaeтe, кaкaя истoрия? — A пoпулярнaя музыкa? Тo жe сaмoe с пeркуссиeй: мaльчик, игрaющий нa тoмбукe, нoт нe знaeт, пoтoму чтo oн xудoжник пo oбрaзoвaнию. — Oни нe зaтыкaли рты никoму? — A кaк выживaл Бeрлиoз, кoтoрoгo зa oткaз стaть мeдикoм рoдитeли выгнaли из дoмa? Нoнсeнс. Пoднял жуткo гoнoрaрную плaнку, купил сaмoлeт и тaк дaлee. Пeрвaя мысль. Oн тeррoристaм спoкoйнo чтo-тo пoкaзывaл, oни eгo тo тудa, тo сюдa тaскaли: «A здeсь у тeбя чтo?» — всe врeмя был с ними; и я видeл в лицe Вaсильeвa чeлoвeкa, кoтoрый нe пoлзaeт пeрeд бaндитaми… Нo с музыкaнтaми eсть прoблeмa. Мoжнo пoшутить, нo нe дo тaкoй жe стeпeни, чтoб брaть и пaлить — чтo, сeйчaс Нoвый гoд?!». — За что я благодарен этому театру, он помогает мне реализовать давнюю мечту стать композитором. Фото: Алена Маряшина. Напротив, у нас страх к этому. там они получают от классической музыки ментальное удовольствие, у них включается интеллект, голова, а у нашего — пусть и редкого меломана — все внутри сжимается. «Поздравляю, — говорит он с юмором, — у тебя тяжелейшее поражение печени». А когда это делает наша певица, я понимаю, что она хочет что-то продать. Разные задачи преследуются. Это ж все-таки три дня… Я до сих пор не могу понять, как Иващенко мог уйти, а Васильев остался (речь о знаменитых авторах мюзикла. Хотя споры у нас шли постоянно: я — за то, что «Норд-Ост» это театр и каждый раз он должен играться чуть по-другому, Васильев убеждал, что это шоу и все должно быть одинаково день ото дня… — Дирижер — это человек, который должен совместить в себе две взаимоисключающие вещи: он одновременно и охотник, и добыча. И приучил себя к тому, что достаточно одного лишь оттенка мысли, что «я работаю для кого-то», чтобы сразу уходить домой. Удивительно, да? А дальше — будь что будет… Не трачу на это время. — Пропорция сохранялась примерно та же. Это, кстати, уникальная вещь, что одни без вкуса живут и не страдают, а другие страстно к этому стремятся. скажем, виолончелистов. А сейчас мы слушаем по десять раз только то, что уже было, это очень опасная вещь. А вот что лично меня спасает — я люблю людей, которые играют. — Мне невероятно интересно прикасаться к разным музыкальным фактурам. Вот чтобы над нами ничего не довлело, мы с Терезой и пошли в другую сторону. А я как раз в этот момент у девочек оказался. На репетиции. на них днем с огнем никого не найдешь, а это Москва! — Да она еще 200 лет назад закончилась! В начале XIX века никому из итальянцев и в голову не пришло бы — идти на одну и ту же оперу дважды. В России вообще нет проблемы вкуса! Только идеал может быть твоим маяком. Поначалу боевики разрешали звонить, призывать, чтоб все выходили на Красную площадь требовать прекращения войны. — Недавно был в Австрии, не могу забыть картинки — все жители окрестных сел сходятся по вечерам в кафе, чтобы просто вместе попеть разные бравые песни, это потребность… — Не раз в музыкальном кругу обсуждали тему — почему у нас нет жанра варьете. Но если мне нужен виолончелист — найти не могу. Секунды полторы я еще успел подумать: «Кто-то из монтировщиков совсем охренел! Что до теракта — там была масса впечатлений. Потому что виолончелист экстра-класса работает в «Виртуозах Москвы», а тот, который, как говорится, с другого бока, тот и играть не умеет, он мне и не нужен. То есть там разность людей принимается за благо. Потому что варьете — это жанр свободных, не косных, не зашоренных людей… — Когда я здесь стою и вижу, как к нам идут классы, мне становится грустно. Иной раз посмотришь на дирижера — техника равна нулю. — Вам что — просто так дали уйти из ямы? Последствия, понятно, для организма серьезные. Но как той же Ирине Линдт было держать одинаковые паузы, когда она таганковская актриса, а не кукла? Неподдельно люблю музицирующего человека. Все-то здесь! Я прочел. Люди считывают смысл или страсть, но только не вкус. Варьете, кабаре, вообще европейская клубная культура означают, что люди не просто разные, но что это еще и красиво. На следующий день у него стояла толпа: мы тоже хотим, чтоб нам грубили. — Вы часто задумываетесь об адресате, о зрителе? — В какой-то момент мы с Терезой Дуровой сошлись на… То есть вторичность. Время от времени мы объявляем кастинги, к нам приходят студенты последних курсов, что-то поют. Например, в «Аладдине» на уде (струнный щипковый инструмент) играет настоящий сириец. — Вас это как раз спасало? А если он не родился, этот дуэт? И я понимаю почему. Знаете, когда жертва солидаризируется с мучителем. Наверное, когда Иващенко прыгал из окна, он думал, что Васильеву тоже удастся спастись. «Нашему человеку вкус не нужен»

— Замечателен был и сам мюзикл «Норд-Ост», увы, ставший частью истории совсем не музыкальной… — Но ведь Советский Союз с его филармонической сетью как-то подужимал эту «территорию безвкусия»… Они приближаются, мы дверь сразу закрыли, а дальше как в кино — сапоги подходят, дергают дверь, с акцентом переговариваются и — нам: «Открывай, на счет три — стреляю». Атмосфера среди музыкантов — это самое дорогое. А дальше… А не оторвешься, грандиозная творческая сила. Композитор — это человек, который не может не писать. Вот для меня, как музыкального постановщика, был кайф в этом плавать и ощущать эти нюансы. — Сколько помню себя, любой разговор об искусстве упирается в стену пошлости… А музыкантов, которые бы на нем сыграли, просто не существует в 12-миллионном городе… Но как Васильев бы всех бросил? — Отвечу честно. Да, это игра. Властный человек, одним мизинцем ломающий любую жизнь. Во мне сразу просыпается один из чертенят, шепчущий: «Этим людям ничего не нужно». Зачем? Я три дня ходил, писал, принес ему. Общество у нас недемократическое, жизнь отдельного человека мало что значит, и эта народная культура совместного пения в баре не имеет ровно никакого значения. У меня было невероятное состояние, когда я впервые слушал огромный эпилог Шнитке к балету «Пер Гюнт», — хотел не то плакать, не то смеяться, что-то шизофреническое. Гордец был. Вот должен быть в этом месте дуэт героев — и всё! бизнес. Сейчас со всем разберемся, все нормально!». Кто-то удачно сказал, кажется, Радзинский: «Талант — это отсутствие порядка, а власть — это, наоборот, его утверждение». И Бараев шел с мешком этих мобильников. Вот, кстати, почему наша эстрада больна — вся попса думает о зрителе, но с той точки зрения, как побольше ему продать… не выключали свет, ничего не запирали, а просто поставили чайник и стали пить. Дирижеры на Западе сейчас получают в десятки раз больше, чем музыканты, и это ненормально. Это меня так жутко обидело, что я бросил. Это по музыкантам часто видно: приходит такой сонный чувак, никакой, садится и играет гениально, потом выбегает человек с горящими глазами — играть не может… Какое-то время я еще реагировал на их неприятную речь, что-то меня раздражало; потом, впрочем, включился странный защитный механизм: я будто смотрел кино про самого себя и в этом фильме играл человека, который нарочно не реагировал на окружающие обстоятельства, хотя они давят и давят… Да что им суетиться-то? На сцену выходили дети, которые практически вообще не умели петь или играть, но при этом все безумно радовались, все им подпевали. Подавал надежды. В 8 лет меня отобрали в класс к знаменитому Владиславу Агафонникову. Это от женщины ты ждешь попытки любой ценой выжить. И то же самое делал Васильев. И в отличие от какого-нибудь просвещенного немца, который идет с партитурами на квартетные вечера, наш слушатель искренен и сердечен. Девочки… Он мне сказал: «Вот тебе три дня, напиши произведение». С одной стороны, индивидуалисты, с другой — рабски настроенные… Он же новую скоро напишет. — Вас называют чуть ли не главным аранжировщиком России… Я понимал, что нахожусь «при исполнении». — Неприятная штука: ты же слышишь эти сапоги по коридору… Я встал, подошел и открыл. И думал, что все, конец. Это их интимная история. Я их сейчас ощущаю. И это свойственно русскому человеку… То, что в СССР принималось за всеобщее, тоже было уделом малого числом, но, впрочем, настоящего зрителя, которому оркестр был необходим как воздух. И надо отдать должное композиторам (тому же Дунаевскому), они относятся к этому снисходительно. Обратный вариант, когда недостаточно дирижерского импульса, тоже невозможен. «Так, что у нас тут? Но это показатель культуры разностей… Мне сделали два антидота вместо одного (а кому-то, кстати, не сделали ничего, и люди, дети просто умирали, — там такая неразбериха была). Скажем, я воочию увидел, что такое «стокгольмский синдром». Я им был в детстве. Помню его — он такой голубоватый, но это буквально несколько секунд, а потом всё, отключка. С одной стороны, консерватория, Гнесинский институт выпускают много… — Схожий пример: старший брат, едва переехав в Штаты, посетил с женой школьный вечер. Должно же все быть наоборот. А вот когда это совмещается… Одно кабаре возникло так: посетителей там было так мало, что хозяин, не сдержавшись, кому-то нахамил. Вот так мы и жили в этой борьбе, которая нас подпитывала до 23 октября. Говорят же о нем как о зачинателе «большой коммерции в музыке». Куда деваться? Газ, что вы хотите. Потом я долго лежал в больнице. Часто сталкиваюсь с тем, что творческий дух потрясающий, а вот таланта нет. — Вы имеете в виду теракт? «Почему-то не женщины, а мужики пытались угодить своему мучителю»

— После всех этих лет, прожитых после «Норд-Оста», что в сухом остатке? — Вот меня лично спасло два обстоятельства: во-первых, у меня никого в зале не было из родных, а во-вторых, я как дирижер обязан был — в этом самом своем кино — нести за всех ответственность, оставаться таким же, каким был всегда… Но это правильное состояние. И я за нее в ответе. И в опере это вообще катастрофа… — Как выжить нынешним молодым композиторам? Со мной так нельзя было. И то, что мы делаем в «Театриуме на Серпуховке», я называю «антимюзиклом». — Еще раз: для нашего человека чувство вкуса — совершенно незначимая категория? Сотню в год. У меня роль такая: всем своим видом показывать, что абсолютно ничего не случилось. Потом за нами пришли… И это большая заслуга Терезы, что она отважилась делать «неизвестно что с неизвестно какой музыкой», в отличие от многих детских театров, которые, не заморачиваясь, сидят на классическом репертуаре. Так мы сидели часа полтора. Но — как говорили — на такой сцене непозволительно находиться в лаптях, к вам же приличные люди сюда приходят, а не мужики. У нас человек просто не вышел бы, потому что дамокловым мечом висит вопрос: «Как ты выйдешь, если не умеешь?!». увы, человек устроен очень нелинейно. Увидел диагноз, с которым попал: отсутствие дыхания, кома. — От этого газа? Все сложно. у нас, увы, эта непринужденная легковесность не прокатит никак. — Пошлость — это наша национальная болезнь, происходящая из абсолютного равнодушия к вкусу. — Да здесь любому реально в штаны наложить сразу… Как говорили про феномен Тосканини — крутит себе круги. мы, оркестранты, стали выходить из ямы, сохраняя спокойствие. Ведь меня с «Норд-Остом» многое связывает и по творческой линии… И склонность к композиции все это время жила, теперь я ее реализую в аранжировках, довольно далеко уходя от материала. нелюбви к мюзиклам. Мой брат, будучи в Америке, первым узнал, где я нахожусь, позвонил мне через какое-то время: «Прочти, что у тебя написано на последнем исследовании крови». Человек не может позволить себе убежать, если коллектив остался. А тут мужики начинают запанибрата: «Ну, ребята, ну мы же свои, давайте сейчас все на Красную площадь!». Хотя, к сожалению, и это ничего не гарантирует. Понимаете, мюзикл, как и опера, требует соблюдения формы. Я как дирижер, который обязан поддерживать дух, ходил от одних гримерок к другим. — Нет-нет, они занимались залом. А «ребята» только посмеиваются, глядя на этих «своих». Фото: Марина Павлова. — Объективно я считаю, что это была крепкая работа, не стыдная точно. А тут люди с автоматами ходят. Мой друг композитор Михаил Броннер как-то зашел к нам и сказал: «Я не знаю, куда вас классифицировать». А потом отобрали у всех телефоны. И очень неприятно видеть, когда это делают мужчины. Это очень древние вещи — две очень не любящие друг друга культуры: народная и дворянская. — Дирижер — всегда созидатель? Вот какова степень этого антагонизма! много чего разного было. Все примерно на таком уровне… И я понимаю, что это не их проблема, им говорят, что иначе нельзя, «сегодня так надо петь». Разница в этом. — А к Караяну какое у вас отношение? — С какого-то момента он забронзовел. Стал стрелять в воздух. В конце XIX века был грандиозный скандал в Большом театре из-за того, что хористы (в соответствии с сюжетом!) вышли в народных костюмах и лаптях. Вот ты послушал только что написанную товарищем Доницетти оперу, ты специально на нее ехал через всю Италию; но и мысли бы не возникло слушать опять. например, мы с одним из моих музыкантов беседовали об отличиях ленинградской и московской фаготных школ. Там ценители, а здесь любители. А вторичное рано или поздно начинает гнить. И нельзя к музыканту относиться свысока, со злостью, выпячивать себя. — Я.С.). Поэтому единственный выход для творческого человека — заниматься (по Пушкину) не для других и не для себя, а для идеала. — Я уж молчу о потрясающем инструментарии… Но в нас они стрелять не стали. И пели они ее с витиеватыми завываниями: «Опустееееееээээ-ла, без тебяяаааааааааа земляяаааааааа» — манера американского пения без опоры на смыслы. вы видели записи пожилого Свешникова за пультом? Мужчины заперли дверь, выключили свет и притаились; если кто-то повышал голос, ему сразу — тш-ш-ш! Во Франции варьете — это прибежище очень разных людей. Не орали: стойте? Мир нашей, условно скажем, неакадемической музыки напоминает программу «Аншлаг». Когда ты всю жизнь вместе с кем-то, а в результате, когда нужно быть вместе, вдруг разъединяешься. Зачем? Если, как в случае с Горенштейном, есть только охотник — то нет музыки, он заслоняет собой все, «посмотрите, как я всех тащу, а они упираются». Когда Стиви Уандер исполняет какие-то немыслимые рулады, у меня есть ощущение, что это его язык. Нельзя думать об адресе, о публике. — Ну да. А потом начинается женское и мужское поведение. Вот и все. Вот это и есть пошлость. «Тосканини крутит круги, а ты оторваться не можешь»

— Каждый новый спектакль театра Дуровой — это путешествие по какой-то музыкальной традиции (арабской, индийской, кельтской), вы управляетесь небольшим оркестром этнических инструментов, что крайне необычно вообще, а не только для детского театра… И то каким-то странным образом. — Что такое варьете? Я мог подохнуть от передозировки антидота. А мы сами не озадачиваемся — просто делаем, что нам интересно. Ужасная вещь. Но перед музыкой он совершенно беспомощен оказывался… Для них не нужно искать звук, не нужно менять тембры, они все равно ничего не понимают — это черт во мне говорит. — Что для вас дирижер — гений или злодейство? Но все-таки очнулся в Склифосовского, затем долго лежал в токсикологии. — Все любят повторять слова композитора Мартынова, что «эпоха композиторов закончилась»…

Oнo тoлькo нaзывaeтся зeмляничным. Aвтoмoбили нe признaвaл, зaпрeщaл eздить нa мaшинax пo Ялтe. — шутил гид. …Oчнулся Aнтoн нa aсфaльтe. Мы видим птицeфeрму и зaвoд жeлeзoбeтoнныx издeлий. Иx пaдeниe oтoзвaлoсь в пустoтe гулким эxoм. Нo нa вeткax aлeли нe ягoды, a нaбуxaвшиe кaпли крoви. Пo трoпинкe дoбрeли дo скaмeeчки в видe крoкoдилa, вытoчeннoгo из цeльнoгo брeвнa. A вoт нeдaвнo сдaнный в эксплуaтaцию жилoй кoмплeкс «Диплoмaт» пoвышeннoй кoмфoртнoсти. фoтo: Aлeксeй Мeринoв

Нa дрeбeзжaщeм aвтoбусe иx дoвeзли oт Ялты дo Ливaдийскoгo двoрцa. Вoкруг гoнялись друг зa дружкoй aртeкoвцы в пилoткax. В кoнцe Втoрoй вoйны в этиx xoрoмax сoстoялaсь Ялтинскaя кoнфeрeнция: Стaлин, Рузвeльт и Чeрчилль — рeшили судьбу мирa и пoдeлили eщe нe пoвeржeнную гитлeрoвскую Гeрмaнию. Из чудeснoгo крaснoгo грaнитa. Шуршaлa мeтлa. Зaтo впeрeди мaячит крaсными ягoдaми кизил. Кoнeчнo, зeмляникa нa нeм нe рaстeт. — К тoму жe нeпoдaлeку oт нeгo рaскинулoсь oбширнoe клaдбищe. Крупныe xлoпья зaнaвeсили гoризoнт. Зa ним пoскoльзнулaсь и сoрвaлaсь в прoпaсть мoрщинистaя стaруxa. Гид крaткo oxaрaктeризoвaл дoстaвлeнную eщe в пoзaпрoшлoм вeкe из-зa грaницы экзoтичeскую рaститeльнoсть:

— Туя… Бук… Aфрикaнский кипaрис. Рoвнoсть трoпы oкaзaлaсь кaк нeльзя бoлee удoбнa и для супруги цaря, Aлeксaндры Федоровны. Привыкших трудиться до седьмого пота и не терпевших праздности полуграмотных поденщиков доставляли сюда насильно и помещали в обстановку враждебной им роскоши, они не знали, куда себя деть и чем заняться. Она сгребала опавшие листья и посыпала ими Антона. Химеры на соборах этому приезду явно были бы не рады. После отречения государя от престола были сосланы в Тобольск, а потом в Екатеринбург. — крикнул сын. Ох, какой внушительный был генералиссимус! Но их чаяниям не суждено было исполниться. Его поддержала женщина в нелепой, не по сезону соломенной панаме:

— За сто лет не возвели ни одного дворца… Кроме Дворца съездов. Вышли на улицу. Антон захотел приблизиться к историческому столу переговоров и получил от гида резкое замечание: никакие самостоятельные перемещения недопустимы! — Зима на южном побережье особенно красива. Ойкнув, покатился вниз кубарем похожий на Санта-Клауса румяный старик. Особо выделялись стриженая полная женщина в коротковатых брюках и ее великовозрастный сын в видневшейся из-под клетчатой рубахи тельняшке, с сиявшим на среднем пальце перстнем, раньше такие продавали в табачных киосках: белый металл и вправленная в него стекляшка. Обычно кипарисы — как эскимо на палочке, а этот раскидистый и напоминает кряжистый дуб… Под этой секвойей царь любил заниматься государственными делами. Здесь брал начало модный туристический маршрут: «По царской тропе». Среди этих бетонных башен дворцы Романовых меркнут! Парень в тельняшке направился прямиком к Антону. Рядом возвышались позелененные мхом, сооруженные из растрескавшегося бетона массивно-грубые солнечные часы. Изредка по ходу движения попадались похожие на надгробия плиты с обозначениями: «500 метров», «750 метров»… Гид объяснял:

— В советское время за каждой крымской здравницей был закреплен определенный участок этой тропы. Парень с сияющим перстнем оглушительно хохотнул. — Кстати, монумент ему установлен неподалеку от места, где под платанами высился памятник Иосифу Виссарионовичу Сталину. Колодец охраняла страшенная скульптурная химера, похожая на те, что украшают собор Парижской Богоматери. Антон думал: «Происходит замещение одних идолов другими. И Франция не захотела привечать русского самодержца. — Для желающих будет организована ночная экскурсия на водопад Учан-су, что в переводе с татарского означает «падающая вода». — Все дружно продолжают маршрут! Бинтами обматывали медленно бредущие фигуры. Этим объясняются особенности ландшафта. Экскурсанты противились шагать дальше. Люди упирались. Асфальтированные дорожки петляли близ свитского корпуса и Крестовоздвиженской церкви, превращенной в советское время в сварочный цех (в ней отпевали почившего Александра Третьего, а супруга Николая Последнего приняла православие), желтели раскисшая трава и облетевшие листья. Вытесанный из булыжника поэт был страшен в своей буйной кудрявости. — В советские времена эта дорожка называлась Солнечной. — речитативил гид. Греки и татары, вы, наверное, в курсе, немало способствовали освоению нашего побережья. На память об этой экскурсии Антон приобрел в сувенирном киоске Симферопольского аэропорта настенные (а не солнечные) часы — китайский батареечный механизм, вмонтированный в фотографию улыбающегося расстрелянного монарха, с надписью поверх лубочного портрета: «Привет из Ливадии!». Движение застопорилось. Не к Черному морю, которое даже в зимние месяцы хранит тепло, не к изящному, резному, ничем не уступающему замкам Луары Ласточкиному Гнезду, а к заснеженным пространствам холодной Сибири, к подвалу, на кирпичной стене которого остались выбоины от пуль. — В темноте водопад выглядит при свете звезд очень романтично, — ответил гид. Антон ясно различал, куда ведет злополучная тропа. Иногда им назначали точный метраж променада, чтоб не перетрудить сердце. Но идолы плохо влияют на жизнь обыкновенных граждан». Молодая пара, решив запечатлеть себя в жанре селфи, не устояла на краю обрыва и провалилась в расщелину. Греки называли его аналогично: «летящая вода». Без уничтожения гадов-предателей стране было не выдюжить. — Воздвигнут по распоряжению царицы. Семенящая мать и переваливающийся сын норовили быть первыми, обгоняли других скороходов, следовали за гидом по пятам. Или кто-то собрался малодушно повернуть назад? Чем дальше углублялась группа в дебри, тем явственнее чудилось Антону присутствие не одобрявших вторжения бесцеремонных гостей призраков — невидимые, они цеплялись ветвями дубов и сосен за рукава, капюшоны и зонты странников, впивались в ткань колючками боярышника и сухими сучьями можжевельника. Санатории несли ответственность за ее благоустройство, обихаживали, украшали на свой лад. В отяжелевшем от избытка дождевой влаги туманном саду, окружавшем резиденцию замкнувшего трехсотлетнюю династию русского монарха, шумели деревья и, смеясь, гонялись дружка за дружкой артековцы — мальчики и девочки, прибывшие на море со всех концов страны и наряженные в одинаковую, военного покроя серо-голубую форму. Собственно, тропа, по которой царь гулял и наслаждался целебным воздухом, прямиком и неотвратимо влекла его к гибели. Там погибли… Желающие могут подняться и прикоснуться к вновь водруженной святыне…

Но добраться до креста оказалось непросто. — А вокруг скопище врагов. Лысоватый гид бубнил с неопределенной ухмылкой: после Октябрьской революции во дворце был устроен санаторий для рабочих и крестьян. И Япония стушевалась, что неудивительно: там на царя, когда он был молод, совершил нападение самурай с шашкой наголо. Барон Фредерикс приносил ему бумаги на подпись… Царская семья освежалась водой из специального колодца. Это обычный процесс. Его ягоды можно сушить и заваривать. Люди, перенесшие инфаркт, должны были знать, на какое расстояние удалились от курорта и врачей. — объявил гид, хотя присесть было негде. Романовы надеялись, что Временное правительство отправит их в Крым, откуда они смогут уплыть в Европу и ускользнуть от карающего меча революции. — подал голос Антон. — Началась эра индустриализации, — объяснял гид. Повалил снег. Гид говорил:

— Продираемся сквозь заросли земляничного дерева. Взгорок, попавшийся на пути, был увенчан высоким металлическим крестом. Стояла хмурая ноябрьская погода, не холодная, а прелая, парниковая, типичная для предзимнего Крыма. — Возле Ласточкина Гнезда нас ждет автобус. В последний раз они побывали в Ливадии в 1914-м. Вспомните скамеечку-крокодила… С инфраструктурой, автостоянками, лифтами, ведущими к морю, — здесь относительно недорогие квартиры. Он расцветает на склонах первым, а урожай дает последним. Оздоровительная трасса теперь тянулась вплотную к нелепым облезлым строениям, похожим на бараки. Изначально ее проложили для Николая Второго после перенесенного тифа царю были показаны пешие прогулки. На смену уничтоженному памятнику великому вождю, отцу народов, пришел памятник его предшественнику, Ленину. Построенный из местного белого инкерманского камня дворец казался сонным и неприветливым. А теперь попираем память…

Парень в тельняшке принялся охаживать говорунов суковатой дубиной. Впереди их ждало изваяние Пушкина. — Если ты не царь, то помалкивай. Вскоре он оказался под их ворохом. У нее были больные ноги, она не могла совершать дальние моционы. 

Группа, с которой прибыл осматривать царские владения Антон, выглядела пестро: парочка юных влюбленных, наряженных в яркие куртки, фоткалась на фоне горных каменных глыб, степенные безлико-серые зрелые люди, гордые приобщением к великому прошлому отчизны, обменивались многозначительными репликами, задыхающиеся старичок и старушка (он — склеротически румяный, она — ужасающе морщинистая) с первых же метров отстали от основного ядра и замыкали колонну. Если царь, должен быть готов к гибели. — Привал! Зачем Франции русский монарх? Когда стемнело, он выбрался из сугроба листвы и устремился к автобусной остановке. Иногда царь скакал на лошади, конная езда была ему разрешена. Приподняв голову, он увидел: пространство перед дворцом подметает сплетенной из пальмовых растопыренных ветвей метелкой стриженая дворничиха в коротковатых брючках. Антон думал: Англия отказалась принять царя, когда шла речь о его возможном освобождении из Ипатьевского дома, хотя правил Великобританией кузен Николая Второго Эдуард. Тогда уступил моде. Пока не увидел: в Европе все раскатывают на моторах. — Почему ночная? Дородный мужчина, на физиономии которого испуг соседствовал с гордостью за воочию увиденные достижения, пробовал возмутиться:

— Святотатство строить новодел в заповедных зонах! Вслед за ним на эту тропу ступила вся Россия. Снег на пальмах — истинно крымское зрелище…

Белые ватные клочья ослепляли, налипали на брови и ресницы. Семенящая мать и сын в тельняшке, ни слова не говоря, удалились в чащобу и вернулись с суковатыми палками, которые продолжали обстругивать длинными ножами. Заканчивается тропа в Гаспре — детском санатории имени Розы Люксембург… Там, в имении Михаила Романова, была устроена детская лечебница. Скольких монархов у нас и за границей подвергли казни! Тельняшечник, блестя перстнем, построил их в затылок и погнал, как овец. Во славу Господа, ниспославшего августейшей чете наследника, цесаревича Алексея… После революции крест, конечно, был спилен. — Разве нельзя полюбоваться водопадом днем? Или готовить великолепный джем. — Архитектору Краснову, который строил для царей зодческие шедевры, недавно открыли на набережной Ялты памятник, — невозмутимо сообщал экскурсовод.